УРАЛЬСКИЙ ПРАВЕДНИК

Он спал под открытым небом, плел лапти и изучал церковные книги

Он инвалид детства. Родился в 1922 году в деревне Верхний Арий Артинского района Свердловской области в год, когда был образован Советский Союз. В детстве на себе и на своих близких он почувствовал, что значит быть «кулаком» - изгоем, и жить в нужде. Сегодня он часто говорит, что тяготы ему помогали преодолевать доброта людская и ремесло, которому обучил отец…

Петр и Феодосия Кетовы погорели в тот год. Беда пришлась аккурат на самое начало нового года. Дом, надворные постройки – все унесло с собой пламя. Супруги не стали стенать на пепелище, и уже в январе, вдвоем (помощи ждать было не от кого) решили отстраиваться заново, - благо, лес был неподалеку. С рассвета и до темноты вдвоем валили стволы для сруба нового дома, пилили – для себя трудились.

Феодосия ждала ребенка. Работы, непосильные и для здоровой, для женщины, находившейся на шестом месяце беременности, оказались и вовсе плачевными: мало того, что сама с того времени ослабла, так и для ребенка труды матери не прошли даром.

- Ребеночку-то голову и грудь сдавило, такой и родился он, с врожденной травмой, - это Ирина Петровна, самая младшая дочь из семьи Кетовых рассказывает. Правда, сама она появится на свет только в 1925 году, но сегодня Ирина Кетова единственная, кто еще может поведать эту историю из первых уст. – Сначала все думали, что малыш-то не выживет, папа с мамой уж хоронить его собирались, а вот поди ж ты, Бог не оставил малютку, услышал плач Феодосии…

Мальчонку нарекли Иваном. С малых лет и впрямь, словно оберегаемый свыше и любимый родителями, мальчик рос, - хотя врачи были неумолимы: плохое зрение и слух, сдавленная грудная клетка – останутся с ним на всю жизнь. Когда в семье Кетовых появились девчата – Ира и Шура – на мальчика, третьего по старшинству мужчину в большой семье легли заботы по хозяйству. Дом к тому времени уже поставили, ладный вышел. Петр Ильич, поженив старшего сына Семена, «зарабатывал деньгу», оставив на небольшом хозяйстве младшего Ивана. Врожденная инвалидность не стала помехой –  уральский Филиппок с ловкостью здорового мальчишки косил траву, колол дрова, да ходил по воду.

В 1936 году пришла напасть: раскулачили. Семья с маленькими детьми оказалась на улице – кто, в чем был, без одной рубашки «про запас». Расправлялся с «кулаками» свой, родной человек – племянник хозяина избы. Тем больнее для Кетовых было покидать ставший уже родным, обжитой дом. Да мало того: Феодосье еще и пригрозили, что скоро за ней придут, как за социально-неблагонадежной. Как ни тяжело было решиться оставить ребят, но, посоветовавшись с мужем, женщина решила бежать, предварительно уговорившись, куда на поселение поедет супруг с детьми. «Шла, - как позже рассказывала она семье, - окружным путем, лесом». Вокруг хозяйничала золотая осень, переливаясь всеми красками, но женщине некогда было любоваться природой, очаровательной в своем увядании.

Куда деваться? Выбрать Башкирию местом для временного пристанища посоветовал кто-то из знакомых: мол, там поспокойнее. И правда, Петру Кетову сразу удалось устроиться на работу в колхоз, сюда же вскоре пришла и старшая дочка Зоя.

Прошло два года, страсти в Верхнем Арие улеглись, а потому на свой страх и риск быть арестованными за укрывательство жены и матери, решили вернуться обратно – на родине как будто сама земля согревала, а воздух придавал сил. Купили плохонькую избенку посередь деревни.

Говорит Ирина Петровна Кетова:

- Вот сколько Ване было, где-то лет 16, - мы с ним первый раз пошли на службу, на Пристань, за 40 километров, - в единственную во всей округе старообрядческую церковь. Сходили один раз, - вроде не заблудились, так и стали по праздникам туда ходить, молиться – уже вроде и путь казался проторенным.

Ночевать останавливались у родни. Иван в это время всерьез стал службой интересоваться, а как появлялась свободная минутка, спешил на клирос – в тишине книги церковные поизучать, древнерусской нотной грамотой овладеть.

Так прошли три зимы. Только в сороковом году Ивана, уже давно научившегося читать, отправили в школу. Это сегодня в Верхнем Арие ладно, если пара десятков домов наберется, а тогда деревня была большая – 300 дворов, своя ферма, школа. Учился возмужавший Иван Кетов неплохо. Как говорит сегодня Ирина Петровна, голова у него работала не хуже, чем у других деревенских ребят. Потому и ремеслу отца – плетению лаптей – сын обучился скоро, повторяя движения, как заправский мастер. Уже через несколько месяцев родных, соседей, а вскоре и всех нуждающихся селян Кетовы смогли обуть в «лапотки», - как в деревне называли импровизированную обувку.

А в начале сороковых на уральскую глубинку, словно в сказке, упала «манна небесная» - импортные туфли, несколько пар, которых сельсовет выделил особо-нуждающимся ученикам школ. В администрации посчитали, что пару туфель необходимо выдать Ивану Кетову, - в своих не по размеру коротких штанах да в лаптях, казалось, он первый в очереди, кому полагается получить этот зарубежный подарок. Да куда там! Классный руководитель Ивана, интеллигентный мужчина лет тридцати, лично «ходатайствовал» перед тогдашним главой Артинского района, дескать, с каких это пор советское государство бывшим кулакам помогает?! «Жаль, не помню я фамилию учителя, но как сейчас вижу его глубокие, ничего не выражающие глаза», - сетует сегодня Ирина Петровна.

…Долгими зимними вечерами из тщательно просушенной и обработанной коры липы отец и сын плели лапти на продажу. Иван относился к этой работе со всей серьезностью, - то ли понимал, что этим он может принести семье пользу, то ли нашел в этом деле смысл жить дальше. Временами так увлекался, что засиживался до ночи, при свете лучины уставшими, скрюченными пальцами усердно вязал лыко.

Летом рукодельную обувь грузили в тележку и ездили по дальним деревням – продавать или менять на продукты. Правда, вместе с усердием Петр Ильич передал детям и бескорыстие, никогда самовольно не назначая цены - «мы же их своими руками сплели, нам они ничего не стоили». Уже к концу войны брат с сестрой ходили «в командировки» самостоятельно, по неделе отсутствуя дома. Ночевали где придется: то в бараке заброшенном, то на сеновале, куда добродушные хозяева охотно пускали бедно-одетых брата и сестру, а то и просто у телеги, укрывшись старой шубенкой. Утром, еще до солнца подымались, умывшись росой, и снова неспешно брели по деревне, подтягивая за собой скрипучую телегу.

Свою нерастраченную нежность Иван неумело – «колюче», но по-мужски деликатно дарил сестрам, особенно младшенькой Ирине. Когда та устроилась работать на стекольный завод в соседнюю деревеньку Уфимка («Взрослая, дочка, ты у меня стала, работать надо, ведь Гитлер уже к Москве подходит», - сказал шестнадцатилетней девушке отец), каждое утро Ванюша провожал ее, нес котомку с провизией, а потом деловито возвращался назад, к немудреному хозяйству.

Лютой зимой, когда до окончания войны оставались считанные месяцы, Иван каждый день (уже пожилой отец все чаще оставался дома), порой проваливаясь по пояс в снег, шел в лес за дровами, а летом спешил в пойму реки Арийки – накосить травы для единственной исхудалой козы-кормилицы. В годы рассвета колхозов заготовка дров и сена становилась нешуточной угрозой всей семье: лесничества страны получили строгие предписания «со всей суровостью наказывать нарушителей, расхитителей угодий». Но людская тяга к и без того худой жизни часто оказывалась сильнее властных запретов… А когда в доме появилась корова, работы только прибавилось. Редкий хозяин мог сейчас похвастаться своей лошадью, у Кетовых ее отродясь не бывало. Потому возить огромные копны сена, которые, казалось, и здоровая кобыла не сразу утянет, Ивану приходилось на себе…

Так, в бесконечных хозяйских трудах и заботах проходила деревенская молодость Ивана. За свое трудолюбие и безвозмездную помощь соседям его стали уважать, обращаться за советом – несмотря на физические недостатки, Иван Кетов вырос грамотным и легко схватывал, усваивал все новое, всегда первым отзывался помочь. Скоро его уже величали не иначе как Иван Петрович, чего редко можно ожидать от деревенских жителей в отношении еще молодого парня, выросшего буквально на их глазах.

Ну а жил, конечно, только Божией помощью, да людской поддержкой, вниманием. Соседи иной раз и говорили: «Пусть инвалид, но живой. Был бы здоровым, забрали бы на фронт, да и убили бы как брата Семена», в память о котором у осиротевших детей осталось лишь последнее письмо, да штатная похоронка, из-за которой и до сих пор не выплаканы все слезы…

Схоронив отца в октябре 1953 года, Иван Петрович перебрался к родне на Пристань.

- Да как переехал? Папу-то похоронили, в Верхний Арий приехала жить наша сестра Зоя с мужем Александром. А Ваня решил переехать ближе к родным – там у нас племянники жили. Его и маму, за которой Ванюша потом ухаживал, посадили на тележку, какой-то скарб домашний погрузили и повезли. Для Ивана это, конечно, было большим событием – он сидел в тележке, свесив ноги, и улыбался – видно, радовался перемене места, а все соседи вышли его провожать, кто-то даже плакал.

На Пристани он нашел для себя новый смысл жить – отныне каждый день приходил в церковь, всерьез и теперь уже без всяких преград изучал книги да богослужебный устав. Занялся чтением еще и потому, что вокруг не было никого, кто мог бы обучить церковной грамоте, помочь в чем-то, посоветовать. По словам Ирины Петровны, за долгие годы в старообрядческом приходе пристанинской церкви сменился ни один настоятель, и каждый новый священник, познакомившись с Иваном, не стеснялся обратиться к нему за советом или с поручением каким.

- Даже так бывало иной раз: батюшка на вечерню опаздывает да и попросит кого-нибудь: «Зовите Ивана Петровича, пусть он начинает службу». На моей памяти много событий случилось, с разными людьми я повстречалась на своем веку, но ничего меня так сильно не поражало, как доверие священников к моему братику. И ведь никогда он не подвел никого, если пообещает что-то, что в его силах, то обязательно сделает.

В помощь церкви стал Иван Петрович ходить по деревням, собирать милостыню – странствовать Христа ради. Так и ходил – палку-клюку в руку, плащ через плечо перекинет и уверенно путь держит. Много деревень так обошел, со многими познакомился. Конечно, не каждый мог рублем помочь, но всегда привечали его люди – доброго, бескорыстного путешественника – и в бане вымоют, и на ночлег устроят, и хлебушка в дорогу дадут.

Однажды, в начале шестидесятых это было, по пути в артинский колхоз Манчаж сбила Ивана машина. Месяц пролежал он в больнице, насилу оклемался. И снова этот очарованный странник, неизменно подпоясанный, правда, уже чуть прихрамывая на правую ногу, шел по селам да полустанкам.

…Матушка Феодосия упокоилась в 1965 году на Крещение. И решили сестры единственного оставшегося в живых из их некогда большой семьи мужчину забрать в Свердловск. Александра – младшая сестра – взяла его к себе. Но своей тяги к путешествиям Иван Петрович не оставил: побывал в приходах Москвы, Томска, Волгограда, объехал всю Молдавию и Украину. Сколько церквей повидал сейчас сам вряд ли сосчитает, а о нем и по сей день там и тут помнят, уж больно запоминающимся мужичок: с добрым взглядом, да пушистой бородкой, которая никогда не была тронута бритвенным станком.

Со времени первых своих поездок Иван Петрович завел большую книгу - сюда записывал имена своих благодетелей. За тридцать с лишком прошедших лет книга изрядно поистрепалась, уже и новую создал – «за здравие», да «за упокой».

Пережив со своей инвалидностью страшный голод, войну, претерпевая нужду – не сломился человек, не отчаялся, не возроптал. Другой раз нарочно громко, чтобы услышал, спросишь его: «Дядя Ваня, как жизнь прожил?» - «Всяко было», - кротко ответит, а то вдруг и начнет рассказывать – где побывал, что видел. О плохом никогда не вспомнит, а вот о хорошем вспомянет, и с удовольствием. Наверное, если бы можно было посчитать поток писем, которые шли ему отовсюду, их бы оказалось не по одному десятку в месяц. И на каждое письмо старался ответить, подсказать, а то и просто поклон пред иконой положить за болящих. И только последние года полтора поток этот поредел. «Умирают люди добрые», - горестно ответит он однажды на мой вопрос и, чтобы больше не вспоминать о грустном, начнет лестовку перебирать.

А все-таки в последнее время нет-нет, а и начнет вспоминать, как его встречали раньше. Собрался как-то в гости к своим единоверцам на станцию Осыпь. Поезд пришел рано и чтобы не беспокоить хозяев, пошел путник в баню, дверца которой оказалась открытой  – там и прилег отдохнуть, проснулся, а его уж с поклоном встречают, да сетуют: «Что это ты, Иван Петрович, заскромничал, не разбудил нас»…

Своей главной жизненной ценностью дядя Ваня считает уважение, которое заслужил делом: другой раз придет в ставший родным екатеринбургский христорождественский храм, к нему подходят люди, «доброго здоровия» желают – вот что ценно для человека. А еще ценна, неприкосновенна вера, ведь как бы тяжко не приходилось, но никогда службы не пропустил, ни одного поста не нарушил. Говорил так: «Лучше голодом сидеть, чем непостное поесть». Даже когда зимой 1985 года ударил его инсульт (родную сестру Александру перестал узнавать, все сетовал – «это чего за старушка тут ходит?»), а сестры заботились о нем, он с упорностью кержака-старовера отказывался от молостного – «ни в коем случае».

- А вообще, он капусту квашеную любит, она ему материнские соленья напоминает – в деревне прожили полжизни, там ведь не особо с изысками было. Помню, он всегда старался капусту мелко-мелко рубить в корытце, - говорит Ирина Кетова. – А вот рыба у него – это особое лакомство, ей он и заговляется на пост, и в мясоед с удовольствием кушает.

Всего трое их осталось из некогда-большой семьи, что жила в скромном верхне-арийском домике: Ирина с Иваном, да Зоя – она так и живет в той самой, уже покосившейся от времени, потрескавшейся, да поросшей мхом родительской избе, где даже скрип половиц напоминает о давно ушедших, но еще хранимых в памяти счастливых мгновениях с мамой и папой.

Ирина Петровна поделилась со мной: иной раз появится минутка, сядут вместе с Ванюшей, да и вспоминают о том, как однажды шли вдвоем по темной заснеженной деревне из школы, а люди спешно выходили и протягивали ребятам то хлеба кусочек, то свеколку, то баночку варенья…

Его старческие кости сильно зябнут в последнее время, а потому и летом его можно увидеть сидящим в валенках и телогрейке. На девятом десятке здоровье стало беспокоить, хотя и не привык он обращаться к врачам – «перемогся и ладно». Но о его болезни, о том, что занемог, можно узнать по пустующему стулу, на котором в последние годы он сидит, в церкви, бесконечно шепча молитвы, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

- Он недавно в больнице лежал, а мне и рассказывают медсестры: прежде чем за стол сесть, сначала всегда помолится. Я как-то пришла его проведать, ко мне повар подошла да и говорит: «Вы знаете, на него все смотрят, жалеют дедушку, я ему и каши стараюсь побольше положить, и масла не жалею», - смеется сестра, а по щеке катится благодарная слезинка. – А вообще, когда пенсию по инвалидности ему оформляла, сколько побегала – никто помочь из чиновников не хотел. После девяностых годов люди все только для себя делают, а чужим помочь редкий из этой чиновной братии возьмется.

Так и живет он сегодня в небольшой комнатке на свою двухтысячную пенсию, которой государство его щедро наградило, не ропщет, но каждое утро бредет на кухню – варит себе суп да постную кашу.

Кажется, самой судьбой с ранних лет ему было предначертано одиночество. Но, даже проведя свое детство и юность без товарищей, одиноким он не остался: сначала его друзьями стали трудолюбие и книги, а вскоре – люди, сумевшие разглядеть в нем живое – «правило веры и образ кротости».

Строгость в вере, требовательность к себе («требуй от себя больше всех, считай себя хуже всех») и простота в обыденной жизни, неряшливая упорядоченность, понятная лишь ему – все это невольно заставляло людей обратить на него свое внимание. Кажется, своей жизнью он освятил беспросветный мрак, являясь той путеводной звездой, что светит лишь избранным странникам, тем чеховским колокольчиком, что звенит у двери каждого счастливого человека. Иван Петрович и сегодня не боится выглядеть смешным: переспросить что-то или сказать невпопад, но делает это по-стариковски трогательно, всегда душевно, беспомощно и – свято…

Когда в конце восьмидесятых в Екатеринбурге образовалась старообрядческая община, Иван Кетов стал одним из активных ее членов. Чтец, пономарь, уставщик – он смог соединить в себе больше, чем способен иной человек и наконец-то передал другим почерпнутые в отцветшей молодости из священных книг бесценные знания. Не всякий в наши дни останется в церкви после службы, чтобы по листу склеивать старые, потрепанные книги. Как и когда-то в молодости, сидя за печкой, чтобы не побеспокоить сон родителей, он старательно плел лапти, так и сейчас с утра до ночи он не выходил с клироса, пока не привел в порядок все книги, - такие бесценные для молодого, набирающего силу – так тянется подснежник к неопытному еще весеннему солнцу, - прихода.

Говорят, труднее всего созидать на ровном месте и служить в пустом храме. Те, кто испытал и то, и другое уже никогда этого не забудут, а те, кто испытал и не отступился, не отчаялся, каждодневным трудом, примером доказывая свою стойкость – те словно бы перешагнули черту, которая отделяет истинную веру человека от жалкого подражания ей.

…Этот материал Иван Петрович вряд ли прочитает: зрение сейчас совсем ослабло. Разве что кто-то громко прочтет ему эти строки вслух. Тогда, уверен, дядя Ваня вспомнит о своем далеком детстве, о родителях, которые выплакали его у Бога, и о всех тех людях, что полюбили его как родного.

После, когда мысли станут сливаться, он засветит лампаду, чтобы снова и снова поминать всех родных и близких, - сначала «за здравие», а потом «за упокой».

Максим ГУСЕВ,

Екатеринбург.

Фото автора и из архива семьи Кетовых

Опубликовано:  "Истина и Жизнь", 9/2006