НА ДЕРЕВНЮ – К ДЕДУ ФЕОДОРУ

Он молится по ночам, переживает за современную армию и бережно ведет хозяйство

С Феодором Гусельниковым мы познакомились еще в начале девяностых – невысокий и чуть полноватый, он располагал к себе красивым и сочным старорусским говором, искренней простотой и добродушием… Когда суета города начинает давить и охота позабыть обо всем, вернуться на много лет назад, так легко сесть в автобус и вскоре оказаться в бархатном мире деревенского старообрядца.

Он живет с супругой Елизаветой Васильевной на окраине Верхней Пышмы в избушке на три оконца, в часе езды на север от Екатеринбурга. Ближе к весне снег за городом становится тяжелым, автобус ползет по заметенной дороге, словно прокладывая путь по целине. К Феодору Дмитричу от автобусной остановки – еще с полчаса пешком под гору в сторону Серовского тракта…

Был один из тех февральских вечеров, когда суровый мороз уже отступил, а трубы заснеженных домов сладко курились дымом. Сельская улочка словно вымерла: лишь у одного дома встретилась женщина в калошах-чунях, - осторожно, чтобы не расплескать, несла два полных ведра воды по обледенелой тропинке. Небольшой ухоженный дом старовера, застенчиво притулившийся за кирпичным особняком, встречал цветами в окнах, да чуть покосившейся калиткой.

…Тишину сумрачной комнаты разбудила трель звонка. Хозяин вышел во двор в одной рубашке, обрадовался – узнал. Вхожу. В крытом дворе, высоко под навесом болтаются березовые веники, кисловато пахнет прелым сеном и сырыми овощами – дух святой простоты. Бабушка Лиза встретила по-старообрядчески, поклонившись – «доброго здоровия гостю», но вставать не стала – болеет. В тишине комнаты звонко тикают часы, от окна сочится тусклый вечерний свет, а по улице время от времени промелькнет машина. Первым делом передам хозяевам поклон от своего деда, - самый дорогой подарок здесь. А вскоре зажурчат разговоры, не прерываемые даже суетой хозяина – «на стол накрыть, гостя накормить».

- Я давно мечтал сотовый телефон купить, тут вот мы с бабушкой решились, наконец, - Феодор Дмитрич достал аппарат, показывает. – Взять-то взяли, а пользоваться не умею толком, мне сказали куда нажать, если вдруг зазвонит и все. Думаю, как бы выяснить – мой-то номер телефона какой, в магазине мне что-то не сказали – или с него только я могу звонить?

Пришлось объяснять деду Феодору, как пользоваться «этой штуковиной». Слушал и смотрел он внимательно, потом виновато улыбнулся, - дескать, буду осваивать на досуге.

«Годы наши уж какие!»

Пока варили пельмени, да на кухне, протяжно завывая, закипал чайник, хозяин живо делился новостями, - теми, что особо запомнились: олимпиада в итальянском Турине проходила – сидели по вечерам с бабушкой, смотрели, за своих переживали, а потом российские медали вместе подсчитывали… Хотя, говорит, телевизор в последнее время все больше пугает.

- Тут по телевизору сказали, что кофе в баночках вредное – подделывают его что ли. Я его сейчас боюсь пить-то, как бы на старости печень не схватило, - но, даже, несмотря на сказанное, Феодор Дмитрич налил-таки себе кофе в большую кружку. «Люблю я его шибко», - пояснил.

…Родился Феодор в 1934 году в старообрядческой семье в глухом уральском поселке в Шалинском районе. В школу бегал за восемь километров в соседнюю деревню. Вспоминая те, не обремененные заботами мальчишеские годы, дед Феодор называет их счастливыми, «потому что жили дружно».

Сколько помню деда Феодора – всегда поделится самым дорогим, самым важным, да внимательно собеседника выслушает. Такую и супругу себе выбирал – понимающую. С Лизой он познакомился после армии. Приглянулась скромная девушка из «никониан», пригласил ее погулять раз, другой, начал о старой вере рассказывать. Долго объяснять премудрости истории не пришлось, - «поняла она все и приняла истину, окрестилась», а в 1958 году сыграли скромную свадебку. Церкви поблизости не было, пригласили священника домой – жили тогда на станции Глухарь, - обвенчались. Сейчас Лизавета, как ласково называет супругу Феодор, - единственный друг, надежная опора. Сколько вместе пережили – и через нужды перешагнули, и счастье в глаза увидали – двоих детей родили, дом построили. Елизавета Васильевна сегодня говорит так:

- Годы наши уж какие ноне, молодость отгремела, теперь на улицу-то никуда не хожу, только с клюкой потихоньку до бани дойду, до теплицы, к козонькам – и то ладно. Давление мучает, тяжко.

А пять лет назад бабушку парализовало – лежкой пролежала не один месяц. Приуныл дед Феодор: огромное хозяйство – огород, козы, сенокос на дворе – все на его плечи легло. Сейчас за разговором осторожно прерывает жалобы супруги, трогательно глядя на нее:

- Если б не она, тяжко бы мне пришлось. А тут и в огороде поможет, и покушать мне приготовит, я другой раз приду с сенокоса уставший, или вот снег убираю – умаюсь, а дома уж обед подоспел – блинчики Лиза у меня стряпает такие, что десяток съешь и еще охота. Она мне жизнь освещает, как фитилек в темноте.

…Помню, как-то пару лет назад приехал я к ним в банный день – Феодор с Елизаветой только попарились, сидели, отдыхали за чаем – проговорили с ними в тот день долго, дела не беспокоили. Еще с порога Лизавета Васильевна пожаловалась мне тогда: «Федя у меня давеча падал, руку-то зашиб совсем, даже затопить печь толком не мог, болела рука, сейчас вот отошел маненько, слава Богу – согрелись в баньке».

«Одна отрада – козы»

- А молока-то своёво нету сейчас, нынче козлюшки не доятся, молоденькие еще, не раздоились видать, деда уж вчера соскучился, сходил вон до магазина, взял литр, - сокрушается Лизавета.

А Феодор рассказывает, как «вчерась» расстроился:

- Купил казенного за 15 рублей, да что-то не больно понравилось – привкус какой-то у нево или чего, до сих пор допить не могу… Наше-то уж больно хорошо, привык. Лиза другой раз подоит коз, мне тепленького еще молочка нальет, попью, да как-то и легче становится, а в магазине разводят его чем-то. Раньше трех козонек держали, да подкосила их какая-то болезнь, сейчас пару новых взял – обе ягные, - и, должно быть, заметив немой вопрос, пояснил, - стельные, значит.

Да что-то не заладилось дело и с новыми козами: даром, что молока не дают, так опять болезнь какая-то привязалась, а лечить нельзя – коза потомство ждет. «Будут козлята – будет и мясо на будущий год. А уж летом выходим их, травы запасем», - так рассуждает дед. И то верно: жизнь на селе – это свои особые, столетиями устоявшиеся, как доброе вино в сумраке подвала, законы…

- Вообще-то мы не хотели держать их нынче – хлопотно больно: летом много накосить не смог, пришлось докупать, - Феодор Дмитрич голос до шепота понизил, - Лиза-то моя только благодаря им и шевелится еще – накормить их, помыть, подоить – все ведь она делает. Иногда стою и слушаю, как она говорит с ними, что-то объясняет, уговаривает ласково.

Феодор другой раз молоком соседей угощает, а те картошки кормовой несут. До смешного доходило: выходит как-то дедушка к воротам, а тут мешок картошки стоит. Выходит, не растерялась еще в людских сердцах доброта, да сердечная тяга – помогать ближнему.

- Тут рекламу увидел, смеялся шибко: в клетке стоит корова, рядом двое маленьких ребятишек, а мужчина – дояр видимо – вроде как на кнопку нажимает, корова мычит и ее начинает трясти. Никак не пойму – к чему это показывают? И диктор говорит, мол, вот так доят корову. Все идет к тому, что городские-то люди скоро забудут как корова или коза выглядит. Сейчас ведь и доярку-то не покажут, как она у коровы сидит, доит ее.

В диво Феодору современная жизнь, с ее нравами и характерами, словно по живому оторванными от прошлого, хотя и сам от жизни не отстает – следит за новостями, много читает. Считает, что старовер должен быть образованным, уметь говорить с миром на равных, не уступать ему в натиске. А вот нравы века, что вовсю хозяйничает за околицей, понять он никак не может.

В отцовской шинели…

- Тут услышал, что ребят в армии увечат, и вовсе расстроился – куда годится-то это? А все одно: что здесь ребята порой хулиганят и бездельничают, то же и в армии. Я помню, сам, когда в армию поехал, в старую отцовскую шинель меня одели, повезли нас в Азербайджан.

…Поезд отсчитывал километры. Осенью 1953 года, когда мировая общественность обсуждала заявление Советского Союза о взрыве первой водородной бомбы, а на Воркуте окончательно подавили восстание заключенных, безусые уральские пареньки, призванные на срочную службу, озирались по сторонам – после горного Урала южные степи казались бесконечными и какими-то нереальными.

– Пока ехал, поражался красотами, особенно поразило озеро Эльтон – как будто зеркало гладкое, его я как сейчас помню. Потом в Баку я столько фруктов увидал, что шинельку свою на ведро винограда выменял, и весь съел – впервые тогда его попробовал.

А уж потом в Дербент их отправили, в части ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи).

- Мы тогда три года служили, я как-то очень спокойно перенес отрыв от дома, сейчас всегда с радостью вспоминаю, как подружился с парнишкой из Ревды, - светлым лучом лицо деда озаряется, погружаясь в прохладный колодец воспоминаний…

В душе то ли еще гражданского, то ли уже солдата царило в те дни спокойствие: вся жизнь была впереди, и ребятам казалось, что их ждут романтические приключения. С командирами на удивление повезло – начштаба, куда Феодора определили писарем, был немец – подполковник Шталлер – спокойный, но требовательный, а командир части майор Горлов всегда по-отцовски обходительным, добрым к служакам был. Рядовой Гусельников принадлежал к одному из первых послевоенных поколений призывников:

- Нам в том повезло, что командиры у нас были из тех, кто войну прошел, под пулями закалился. Они все ждали, когда их комиссуют домой, оттаивали на наших глазах, стремились передать нам то, что сами знали не из книжек. Тогда у людей еще душа за родину болела. Сейчас-то все по-другому, да и страна уж совсем другой стала. Дела плохи потому, что ребят с детства воспитывают на порочных идеалах, а тогда мы что – от деревни отрывались, лопату на автомат меняли. Мальчишку вот искалечили сослуживцы – за что? Он ведь только жить начинал, ему бы детей рожать, а сейчас навек в инвалидном кресле. Сами себя уродуем, насилуем, убиваем…

Много сетует старовер, что ничего доброго сегодня по телевизору – пожалуй, единственной его связью с большим миром, - не показывают. Говорит, и охота другой раз посмотреть, как живут в Сибири люди, чем енисейские староверы занимаются, да что за «русский дух» на Аляске, а с телеэкрана показывают лишь убийства, драки, да непонятные развлечения. На этом и молодежь растет… Спрашивается, чего же тогда удивляться, что ребята друг друга калечат? И что взамен этой «культуре» дали им родители, общество, государство, чтобы потом требовать от них человечного поведения?

«Соблазнов много»

В храм Феодор Гусельников ездит исправно, невольно подавая этим пример молодежи. Говорит, старообрядческая община – это, в первую очередь, общение с единомышленниками. Чтобы поспеть к началу Утрени, выезжает в Екатеринбург с первым автобусом, в пять утра. Говорит, сложностей с транспортом хватает, да и здоровье уж не то. Но однажды вдруг да и расскажет:

- Это двадцать лет назад мы ездили за сотни километров в церковь на перекладных да с пересадками, а сейчас добираться в храм – благодать: три часа и я на месте. Хотя каждое воскресенье тяжеловато ездить. Другой раз еду: морозно, в автобусе дети ревут. Стою и думаю: уступит девушка место или нет. А она отвернулась к окошку, вроде не замечает, - говорит дед с улыбкой, без обиды, кажется, жалеет, что сам поделать ничего не может. – От этого мира нам сейчас никуда не деться, другой раз и охота побыть в одиночестве, не слышать и не видеть того, что в большом городе творится, да ведь не спрячешься. А городская молодёжь советы наши сейчас не слушает: не модно это – у стариков уму-разуму учиться.

Не лучше и в деревне стало. Ходил как-то летом Феодор в поле, видит: идет девица с ведром. Сама в теле, а платье нарочно на несколько размеров меньше – не без умысла девического. Чего и удивляться, что у ребят рождаются пагубные мысли, которые однажды и приводят ко греху.

- Да как тут уединишься? Это ведь всё хозяйство-то бросать надо, где-то начинать обживать места. Теперь уж время ушло. Я думаю, истые старообрядцы живут в лесах, в тайге. Ну а мы берём с них пример для подражания. Слава Богу, нам ещё и привилегии власти дают: пенсию платят, пособие другой раз выделят, протезы бесплатно, лечение. Если ж уходить, так вместе с семьёй. А Лиза моя не пойдёт, ей и тут тяжело. Да и опасно: недавно вот передавали, бомжи где-то у нас обжились. А леса тут тёмные. Раньше у них землянка была, я её все стороной обходил. Одного бомжа как-то увидел, страшный такой, весь чумазый. Я там часто пиканы летом собираю, а сейчас вот уж два года боюсь идти туда...

Пиканы – это трава такая съедобная. Привычку ходить в лес «по пиканы» мне еще дед привил. Многим староверам знакомо это приметное растение. Доводилось попробовать его и мне: на вкус очищенная дудочка пикана нежна, а вареный лист напоминает капусту. Дед Никифор рассказывал, что в суровые годы голода приходилось пробовать разные суррогаты, особенно любили пиканы и саранки. Пиканы – это трава, а у саранки корень ели. Сейчас вроде все есть, но привычка эта так и осталась. Другой раз идешь по лесу и сам невольно высматриваешь в траве эти приметные растения, которые нашим отцам и дедам от голода умереть не дали.

- А детей воспитывать в нашей вере стало сложно. Старики напутствуют своих внуков, но потихоньку уходят и часто эта веточка ломается. Не каждый молодой человек идёт по дедовским стопам. Да и семьи уж не те: мелеет, обмирщается наша строгая вера, - и, поразмыслив немного, добавляет Феодор. - Но я уверен: не прекратится наша вера, были до нас и после останутся крепкие духом, кто не поступится этим богатым наследством, укладом нашей жизни, кто сохранит его, передаст своим потомкам.

В добрый путь

Дмитрий Петрович, отец Феодора, всю жизнь проработал железнодорожником на станции Глухарь, что в глубине Свердловской области притулилась, по его стопам и сын пошел. Феодор Дмитрич вспоминает: страшно было в годы войны – сам он пацаном еще был, но помнит, как по «железке» близ их дома шли бесконечные эшелоны на фронт – с нижнетагильскими танками Т-34, а с фронта – с ранеными, многих из них, умерших в пути, снимали на промежуточных станциях и хоронили на ближайших кладбищах.

- Я-то еще не больно серьезно к этому относился, но помню, что в те годы на длинных перегонах ставили дежурных путейцев. Они помогали по радиосвязи предупредить нарушения в движении из-за бомбежек, сообщали: в такой-то час поезд с бронетехникой прошел. Мы, слава Богу, в тылу не видали этой напасти, когда немецкие самолеты как птицы вдруг налетают, но все ведь об этом слышали. А сколько мужиков, которых недавно со слезами проводили матери, невесты и сестры до фронта не доехало, в поездах под бомбежку попадали уже близ Москвы, - многое пришлось повидать маленькому Феде, еще больше от отцовых знакомых, которые иным хмурым вечером заглядывали в их избу, то и дело сотрясаемую проходящими составами, услышать.

Дмитрий Гусельников не воевал. По словам Феодора, отец, как и некоторые другие специалисты, был оставлен в тылу – регулировать движение составов. Так и «воевал» в тылу – снаряжал составы «в добрый путь», а потом с замиранием сердца ждал вестей – дошли ли те до точки назначения…

К старости память о родителях вспыхнула с новой силой:

- Маму я в поселке Шамары схоронил, а отца сюда перевез, он жил с нами четыре года, я вот ему в комнате печку сложил – зяб он сильно. Помню: сидит, «Отче наш» читает, лестовку все перебирает, а у меня такая радость на сердце, и слезы…

Молитвенное правило Феодор сейчас держит строгое, - какое и заповедали Святые Отцы. Обязательна в его доме ночная молитва, - говорит, ночное моление особо угодно Богу. Потому каждую ночь его божница освещается огоньком лампады, и Феодор читает собственноручно переписанные каноны. Труженик Божий – наверное, это про него.

- Сначала тяжело было вставать в три часа ночи, на сон тянуло, а сейчас привык, словно какая-то сила незримо подымает с постели, - и то ли себе, то ли мне поясняет, - лучше солнцу не зайти, а помолиться надо.

О ночном молении сделал выписки, которые передал мне – «вишь, как тут сказано»… А там – «От сонного бесчувствия сделалась бесполезною половина жизни» и «Ночь надвое разлучена: телу на покой, а душе на спасение». Так воспитали его заботливые мать и отец. Феодор говорит, родителей тогда ценить начинаешь, когда они уходят навсегда. И сейчас долгими зимними вечерами нет-нет, да и вспомнится беззаботное детство и строгий отец, которого вместе с матерью он ждал после очередного бесконечного рабочего дня.

«Дело к лету идет»

Зима нынче отстояла, словно испытывала уральцев на прочность. Как перезимовали? Сами-то вроде ничего, газ есть – ниже 20 температура в доме не опускалась, а вот козы…

- Они ведь не говорят, что холодно им – стоят только, трясутся, - это бабушка Лиза кричит с кухни, обед своим любимицам варит. - Шибко переживали мы – в стайке на минус шло, мерзли они.

Правда, стайка – небольшой козий загон – утепленная, но от суровых крещенских морозов 2006 года коз приходилось спасать. Слава Богу, перезимовали и люди, и козы…

- Когда газ-то провели, я перестал печку топить, сейчас даже боюсь, вдруг там вороны гнезд навили. Но уж прижало бы – куда деваться, затопил бы, - и, задумавшись надолго, отчего и я успел уйти в свои мысли, вдруг продолжает. - Какое уж тут потепление глобальное! В Краснодарском крае – смотри, чего было, в Америке тоже вон снегу сколь нападало – диву можно даваться! Вот и нам досталось.

Повел меня дед Феодор, натянувший уже в сенях на голову шапку-ушанку, по своему хозяйству – вышли на огород и остановились в свете окна горницы, хотя и без того от обнявших нас снега и ночного неба, где мозаикой великая рука рассыпала звезды, да посадила горделивую луну в больших оспинах, - было светло. Из будки, притулившейся в темноте за баней, пару раз донеслось ленивое собачье «гав», да громыхнула цепь. Хозяин заглянул в темноту теплицы, плотнее прикрыл дверь: «До лета осталось всего ничего, семена на рассаду уже купили»... В загон, где время от времени «бекали» козы, не пошли – у тех свой ритм: «Если их потревожить, закапризничают и потом уже до ночи не угомонятся».

…Меня с Феодором и Лизаветой разорвало целых два поколения. Но, несмотря на эту разницу в возрасте, остается близость душ. В дни моего приезда всегда спешно отворяется дверь и на пороге стоит радушный хозяин. Зимой у большого самовара, а летом – среди аккуратных гряд пушистого укропа да моркови, выглядывающей из земли как солдаты из окопов, так легко поделиться с ним самым важным, насущным, выслушать, да бесконечно подивиться их жизни, их святой, умилительной заботе друг о друге. Такие разговоры никогда не уйдут в прошлое, их не заменит мобильная связь и письма, ведь искренний разговор – это всегда особый, полный загадок и тайн мир, - он помогает обрести покой, умиротворение, отвлечься от лишних, словно путающихся под ногами, мыслей.

Уже в ночи неспешно возвращался обратно, под ногами глухо хрустел снег. Феодор долго стоял у калитки в разношенных валенках до колен, глядя мне вслед. Луна светила ярко, а где-то вдали утихал лай собаки… А до весны уже было рукой подать.

Максим ГУСЕВ,

Свердловская область

фото автора